Очерк о Герое в книге «Ленинградцы — Герои Социалистического Труда» «Человек беспокойной души» (автор А. Итигин)

В давние годы маленького Кондрата частенько называли цыганом. И не только за чёрые как смоль волосы. Люди не раз видели, как маленький Кондрат, взвалив на плечо узелок с нехитрыми пожитками, кочевал от села к селу. Впереди шли сёстры, братья, мать и глава семьи — батрак Филипп Лукьянович Добышев. Во многих помещичьих имениях на Витебщине знали его недюжинную силу, усердие и сноровистость, а нанимали с опаской: уж больно горд… Чуть что, и Добышев — снова в пути, в поисках «справедливого» помещика, которого, конечно, так и не нашёл.

Однажды Кондрат проснулся среди ночи. Женщины приникли к окну барака, в котором жило несколько батрацких семей, и смотрели на зарево, полыхавшее там, где стояла помещичья усадьба.

— Чего там? — спросил Кондрат, хватаясь за руку матери.

— Не бойся, сынок, — не отрываясь от окна, отвечала Екатерина Парфеновна. — Кажется, дождались, светает…

Это был семнадцатый год. Многое менялось к лучшему в глухом белорусском селе, где жил батрацкий сын Кондрат. Отец его на склоне лет получил от бывшего помещичьего угодья надел земли. В ту пору наведался в в родное село старший брат Кондрата, питерский рабочий Макар. Он рассказывал о Ленине, о красном Питере, о геройских рабочих с Обуховского. В хате Добышевых становилось так тесно, что хоть стены раздвигай. Всё село перебывало, чтобы послушать человека, своими глазами видевшего Ленина.

Когда брат уезжал, Кондрат сказал ему:

— И я приеду за Невскую заставу.

Брат пожал плечами:

— Вряд ли устроишься. В Питере безработица. Заводы потушены, сырья нет, голодно.

— Ничего. Пригодятся там мои руки...

В начале двадцатых годов Кондрат Добышев приехал в Питер. Приехал — прямо на Биржу труда. Картошку сгружал на линии, сгребал снег у Московского вокзала. А выпадали и такие дни — пилу под мышку, топор за пояс да по дворам: «Эй, кому дрова пилить, колоть!» Но руки скучали по настоящему делу, и не раз, бывало, бродил он по вечерам у корпусов Обуховского, смотрел на железную арку, на которой сияло новое, гордое имя завода — «Большевик».

Всё произошло так, как мечтал. Получил повестку. Пришёл на Биржу, и девушка-секретарь сказала:

— Есть место на заводе «Большевик». Согласны?

Кондрат чуть не подпрыгнул от радости.

В тот же день Кондрат стоял у расточного станка в механическом цехе и во все глаза следил за каждым движением «старшого», как называл своего первого учителя.

Спустя месяц, когда «старшой» ушёл в столовую, подручный расточника Кондрат Добышев сам включил станок. Всё смелее, смелее — вышло! Одна деталь, другая, третья — всё самостоятельно. «Старшой», когда подсчитывал выработку, удивлялся, но как-то, вернувшись с обеда до срока, застал своего ученика «на месте преступления».

— Что же ты, друг, в грех меня вводишь?

— В какой грех, Фёдор Афанасьевич?

— Не финти! То-то я примечал, ты в столовую не ходишь…

Кондрат терялся в догадках. За что его упрекают? За то, что посмел без спросу включить станок? Однако Фёдор Афанасьевич говорил о другом:

— Какое же у тебя понятие о рабочем человеке? И как мне-то после того людям в глаза смотреть! Хорош, скажут, Фёдор Афанасьевич, чужим трудом славу и деньги наживает. А ещё обуховец! Нет, брат, так не пойдёт. А то, что выучился быстро, молодчина! Теперь такие, как ты, ой как нужны! И нечего тебе в учениках ходить.

Кондрат Добышев слушал молча, но глаза его говорили: доволен он тем, что «старшой» считает его самостоятельным, гордится прямым и честным характером рабочего.

Чем больше присматривался Кондрат к людям цеха, тем больше проникался к ним уважением.

Взять, скажем, старого обуховца коммуниста Локоткова. Сколько вечеров толковали они о том, что самое главное в жизни. Немало локотковского мастерства вобрал в себя в ту пору молодой Добышев.

Не забыть и сменщика по станку, известного всему заводу расточника. Как-то он предложил Кондрату:

— Давай работать на один наряд, а заработанное пополам.

Добышев удивился:

— Да что вы?.. В убытке останетесь.

А сменщик смеётся:

— Не останусь. И даже прибыль двойную выгадаем.

— Как же так?

— Посмотришь. Точно говорю.

И стали работать. Сперва выходило: Добышев — норму, сменщик — полторы. Добышев — полторы, сменщик — две. Но суть была, разумеется, не в арифметике. Сменщик обучил Кондрата своим приёмам, передал ему собственноручно сделанные инструменты. Развернулось соревнование, и Кондрат догнал старшего друга, даже опередил.

— Ну, верно я говорил о двойной выгоде? — сказал тогда сменщик, улыбаясь. — Ты стал вдвое лучше работать, чем я, и теперь можешь сам подобрать себе молодого сменщика.

Наступила весна двадцать восьмого года — начало первой пятилетки. На «Большевике» от станка к станку передавали газету «Правда» с вестью о первых ударных бригадах, первых ударниках.

В те дни особенно взволнованным чувствовал себя Добышев. Он и не предполагал, что назовут ударником и его. Работал он с ещё большим упорством, всё время придумывал новшества, испытывал их. Ему едва успевали подносить заготовки. Однажды (это было незадолго до обеденного перерыва) Кондрат позвал нормировщика:

— Считай!

Тот пересчитал раз, ещё раз.

— Плохо дело!

Добышев встревожился:

— Почему, товарищ Егоров?

— Потому что ты меня объегорил. Теперь все скажут: шляпа ты, а не нормировщик. И как это тебя угораздило!

— Вот так и угораздило. — И Добышев показал изумлённому нормировщику инструмент, которого ещё не знали в цехе. Он сделал его сам.

На другой день с новыми деталями снова такая же история. В обед к Кондрату подошёл старый питерский рабочий, расточник высшего класса. Подошёл, спросил:

— Ты сколько коробок уже расточил?

— Две.

— Покажи.

Добышев показал. Тот молча повернулся, ушёл. Что такое? За что человек обиделся? Кондрат попросил начальника участка разузнать. А тот мнётся, кашляет в кулак:

— Так и быть, открою. Старик протестовал против нормы на новые детали. Грозил, если ему укажут человека, который до обеда хоть одну коробку расточит, он сам себя назовёт… Ну, в общем, неважно как. Я ему и сказал: подойдите, мол, к Добышеву.

Вскоре Кондрат Филиппович снова отличился. Выполняли срочный заказ. Единственный, подходящий для этого станок только-только остановился на ремонт. Да и всё равно, по словам бывалых рабочих, на нём не возьмёшь и половины нужной точности. И начальник, и мастер ходили растревоженные, угрюмые: что делать? Собрали стариков, советовались. Получилось так, что среди стариков оказался молодой Добышев. Как подобало младшему, взял слово последним:

— Берусь обработать всё как полагается.

В тот же день, по-своему оснастив станок, точно выполнил задание. А мастеру сказал с добродушной улыбкой:

— Всё в порядке!

Этот день врезался в память Кондрата навсегда. После смены все остались на собрание. И тут Добышев услышал, что его имя среди первых ударников завода.

Кондрат чувствовал себя счастливым. И не столько из-за премий, путёвок и почестей, сколько от сознания, что его, рабочего человека, всенародно славят за труд. Теперь он готов был работать день и ночь.

В июньский день сорок первого года Кондрату Добышеву вместо ответа на просьбу отправить его добровольцем на фронт, вручили командировочное удостоверение для поездки в Сталинград, на завод, где начинали делать оружие. Во многих городах страны помогал ленинградец выполнять заказы для обороны Родины.

На Уральском заводе в суровые годы Отечественной войны он подал заявление с просьбой принять его в ряды партии. Приняли единогласно. Перед голосованием поднялся один рабочий и с искренним недоуменим произнёс:

— А я, честное слово, думал, что Добышев давно уже коммунист!

Уже не одно десятилетие Добышев в партии, и каждый день у него в кипении, в творческом поиске. Что из того, что должность у него рядовая — рабочий? А он считает её самой высокой должностью, государственным постом! Сейчас в ведущем механическом цехе чуть ли не каждый расточник обучен Кондратом Филипповичем. Вот она, добышевская гвардия — Громов, Мазуров, Нилов… Список длинный… Правда, не каждый из учеников — лёгкий орешек. Недавно один из них пришёл с укоризной:

— Вот вы на этой детали по две нормы изловчились давать, а как норму на неё пересмотрели, так уж теперь пусть другие за неё берутся. Благородно? Сами бы попробовали по новым нормам.

У Кондрата Филипповича даже в глазах потемнело от обиды. Но сдержался, хотя никак не ожидал такого выпада. Однако промолчать — не значит ли согласиться, уйти от ответа? А ведь он, Добышев, коммунист.

— Так ты говоришь — попробуйте сами? — еле сдерживая волнение, спросил он. — А знаешь, ты прав. Погоди чуток, я только с мастером договорюсь.

Через минуту он уже стоял за станком своего бывшего ученика:

— Теперь смотри, да повнимательнее, и на ус мотай.

Добышев увеличивал скорости, менял подачи. Станок гудел. Так проходил час за часом. И бывший ученик стыдливо опустил глаза. Добышев и новые нормы перекрыл в его присутствии не вдвое, а втрое. Отключил станок, и, не сказав больше ни слова, пошёл на своё место. А назавтра после смены будто невзначай спросил мастера:

— Ну, как там мой Фома неверующий?

— Он уже верующий, — со смехом ответил мастер, — полторы нормы, как часы. Скоро и до двух догонит, он же твой подопечный.

Много и других дел переделал Добышев с тех пор — будто кто напитал его безмерной силой. Новые резцы, новые фрезы, новые оправки, новая технология на десятки операций — нет конца-края его мысли, смётке, творчеству…

Говорят, характер изменился у Кондрата Филипповича. Ещё неспокойнее стал. Если, к примеру, не на его, а на соседнем станке что-то не в порядке — он никому не даст покоя: исправьте и всё, и чтоб не откладывая. С мостовым краном не ладится — до директора дойдёт, а на своём настоит. Иной раз и дочь Людмилу призывает в консультанты — она теперь инженер.

В цехе говорят: душа у Кондрата Филипповича ёмкая, за всех и за всё переживает человек.



Составитель биографии выражает благодарность краеведам Константину Гайдукову и Борису Матвееву (город Витебск, Республика Беларусь) за предоставленные дополнения.

Биографию подготовил: Тимур Каримов