Гордиенко Владимир Гаврилович – лётчик-испытатель Горьковского авиационного завода имени С.Орджоникидзе Министерства авиационной промышленности СССР.

Родился 12 ноября 1934 года в городе Киев (Украина). Украинец. В 1939-1945 годах жил в городе Дубно (ныне Ровненской области, Украина), во время Великой Отечественной войны жил в селе на территории Дубенского района. С 1945 года вновь жил в Киеве. В 1952 году окончил 10 классов школы и Киевский аэроклуб.

В армии с октября 1952 года. В 1952-1953 годах обучался в Чугуевском военном авиационном училище лётчиков. В 1954 году окончил Черниговское военное авиационное училище лётчиков, до 1961 года служил в нём лётчиком-инструктором. С апреля 1961 года капитан В.Г.Гордиенко – в запасе.

В 1962 году окончил Школу лётчиков-испытателей.

С июля 1962 по ноябрь 1977 – лётчик-испытатель Горьковского авиазавода (в 1969-1977 – заместитель начальника лётно-испытательной станции завода по лётной службе). В 1971 году поднял в небо и провёл испытания опытного экземпляра истребителя МиГ-21БИС. Испытывал серийные сверхзвуковые истребители МиГ-21 (в 1962-1977 годах), сверхзвуковые перехватчики МиГ-25 (в 1968-1977 годах) и их модификации.

Весной 1971 года проводил испытания сверхзвукового разведчика МиГ-25РБ в Египте, совершил 19 боевых вылетов над территорией Египта и Ливии.

За мужество и героизм, проявленные при испытании новой авиационной техники, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 апреля 1971 года Гордиенко Владимиру Гавриловичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

С ноября 1977 по декабрь 1990 – лётчик-испытатель Лётно-исследовательского института (город Жуковский Московской области). Провёл работу по отработке взлёта самолётов Су-27К и МиГ-29К с наземного трамплина, испытания сверхзвукового перехватчика МиГ-31 на прочность. Участвовал в проведении ряда испытательных работ на самолётах Як-38, МиГ-21, МиГ-23, МиГ-25, МиГ-29, Су-17, Су-24, Су-27 и других по тематике института.

В 1985-1986 годах был заместителем начальника Школы лётчиков-испытателей по лётной части, в 1986-1990 годах – лётчиком-инструктором Школы лётчиков-испытателей.

В 1991-2011 годах работал лётчиком-испытателем НПО «Авиатика» (город Москва). Испытывал серийные сверхлёгкие самолёты «Авиатика МАИ-890», провёл испытания этого самолёта на флаттер. В 2004 году поднял в небо и провёл испытания самолёта МАИ-223.

Жил в Москве. Умер 3 июля 2014 года. Похоронен на Федеральном военном мемориальном кладбище в Мытищинском районе Московской области.

Заслуженный лётчик-испытатель СССР (18.08.1977), полковник (1981). Награждён орденом Ленина (26.04.1971), медалями.

Из воспоминаний В.Г.Гордиенко

Я родился в 1934 году в ноябре. Это значит, что в сорок первом, когда началась Отечественная война, мне шёл седьмой год. Только проходил он очень необычно и страшно – в эвакуационных мытарствах, с оглядкой на пройденный уже нашей отступающей армией путь – от самой западной границы до родного Киева.

Наш любимый город стал тогда, в 1941-м, неузнаваем. Его изрыли окопы. На перекрёстках улиц ощетинились противотанковые «ежи», из неуклюжих бетонных тел которых торчали железнодорожные рельсы.

В Киев немцы вошли 19 сентября. Школы, конечно, не работали. Все магазины были закрыты или использовались не по назначению. Госпитали эвакуировались. А на опустевших мостовых осенний ветер гонял невесомые кучки пепла – следы ликвидированных советских архивов.

Но кроме архивов, у людей ещё существует память. И осторожность. Моя мама, женщина, не только любившая всем сердцем свою семью, но и умевшая рассуждать здраво, сказала мне:

– Сынок, я должна с тобой посоветоваться. Подумай: что нас ждёт, если найдётся какой-нибудь подлый человек, который выдаст всех нас – семью советского офицера? Нас могут тут же забрать в концлагерь! Мне кажется, в Киеве нам оставаться опасно. Через линию фронта нам, да ещё с малышкой на руках не перебраться... Что, если мы вернёмся туда, откуда уходили вслед за нашей армией? Никто нас не будет там ждать и никто не будет искать!

И мы с мамой и сестрёнкой решили ехать, а точнее, возвращаться пешком туда, где застала нас война. На «новую», времён сорок первого года, границу. В чешское село, которое, будто инородный минерал, было вкраплено в территорию Западной Украины.

Мамино решение оказалось на редкость удачным: оно спасло нам жизнь. Хотя чехи формально считались союзниками гитлеровской Германии, но они были славяне – люди незлобивые и ценящие человека не по национальной принадлежности, а по его поступкам. Нас пожалели, и никто нас не выдал. А моя трудолюбивая мама, мастерица на все руки, даже без собственной земли и скота сумела обеспечить нашей семье сносное существование. Когда в село наведывалась местная украинская полиция или более опасные гости – немецкая полевая жандармерия, чехи уверяли «уважаемых гостей» на своём смешанном, германо-славянском «эсперанто» военных лет:

– Не беспокойтесь, вельмишановные паны, у нас никого постороннего нет! Ни один чужой мужчина уже несколько месяцев не показывался в селе. Про то сам пан ксёндз скажет!

И ксёндз клялся: «Ни один!»

– Зачем нам, хлеборобам, мешаться в чужие дела? Зачем нам политика?! Нам главное – хлеб собрать и детей накормить! А если у вас, благородные паны, есть какая нужда в продуктах, так наложите на нас контрибуцию! Мы же понимаем: война!

Так чехи за этой добровольной «контрибуцией-взяткой», начинавшейся с хмельной сливянки и кончавшейся отборным зерном, прятали нас. Особенно трудно приходилось в те черные дни домашней птице: курам да гусям. Но зато потом некоторое время вся чешская деревня жила относительно спокойно. За годы оккупации мы с сестрёнкой выучили чешский язык, а я начал ходить в здешнюю – тоже, разумеется, чешскую – школу. И до сих пор люблю чешские, на всю сельскую площадь хороводы. Только жили мы всё-таки с оглядкой: а вдруг? Ведь рядом мог затаиться какой-нибудь плохой человек, предатель. А потом, когда наши русские войска выбили из здешних сел всех немцев, чехи в большинстве своём радовались так же, как мы. Они ненавидели войну и грабежи, но уважали честный труд. Поэтому мы уезжали из полюбившейся нам чешской деревни чуть не со слезами: жалко было покидать таких добрых людей.

После этого я учился так же, как моя сестрёнка, уже в нашей советской школе. Говорил без запинки по-русски. Мы знали наперечёт все наши города-герои и кто во время войны был союзником нашей страны, а кто – противником.

Когда приходило в мир очередное 9 Мая и мама, ничего нам не объясняя, просто вела нас за руки в церковь, мы без лишних слов понимали, почему мы туда идём и кого поминаем. Потому что таких осиротевших, оставшихся без отца семей, как наша, было тогда очень-очень много. Найти могилу родного отца или сына, или старшего брата не всегда было возможно: их разбросало по всему свету. Так возникла и у нас в семье эта грустная, но светлая традиция: вспоминать в церкви убитого на войне отца. И ещё мысленно благодарить всех тех добрых людей, кто помог нам спастись в самые тяжёлые годы...

Время шло. Как все мальчишки, росшие во время войны, я рано стал самостоятельным, тем более что отец на прощание сам наказывал мне: будь в семье за старшего.

Я рано сделал свой выбор, решив стать военным и при этом непременно лётчиком. Мама волновалась за меня, но она тоже в глубине души уже сделала свой выбор, и я тоже не мешал ей. Я понимал, как она устала в своей повседневной борьбе за нас, детей, спасая от голода и холода, а то и от лютой казни. Сколько она выплакала слез, вспоминая нашего отца, без которого нам всем было так тяжко! И когда вдруг появился на её пути человек, который полюбил её (что казалось мне вполне естественным, так как она была и красива и добра), я не стал мешать им. А сестрёнка была меньше меня и сама инстинктивно цеплялась за шею отчима, называя его папой.

Теперь я был почти отрезанный ломоть, хоть мне всегда в семье были рады. Но с 1952 года на всю оставшуюся жизнь моей настоящей семьёй стала армия. В двадцать лет я уже кончил Черниговское военное авиационное училище лётчиков. Спустя восемь лет, в 1962 году окончил Школу лётчиков-испытателей. И попал на знаменитый Горьковский авиационный завод. Мне очень повезло. Это был особенный завод, завод-новатор. В годы Великой Отечественной он делал невозможное. Выдавал стране по 25-30 боевых машин в сутки. А в послевоенное время именно на этом заводе создавались новейшие, лучшие образцы самолётов, в том числе и знаменитей многофункциональный МиГ-25, который мне приходилось долго и упорно «обкатывать». Именно за испытание этой последней модели Министерство авиапромышленности в начале марта 1971 года и представило меня к высшей награде Родины – званию Героя Советского Союза.

Вскоре после этого меня с группой военных лётчиков в пожарном порядке отправили в Египет в составе специалистов авиаотряда.

Одновременно с нами в Египет было доставлено в громадных «Антеях» пять только что испытанных мною новых «МиГов».

Оказывается, президент Египта Садат обратился к советскому правительству с просьбой оказать помощь в освобождении Синайского полуострова от израильтян.

Нам предстояло испытать новые чудо-машины уже в боевых условиях. Первостепенной задачей нашего небольшого отряда было не только разведать, но и сфотографировать на Синайском полуострове оборонительные сооружения израильтян... С этой целью мне пришлось совершить 19 вылетов на наших уникальных машинах.

Помню, когда мы ещё только готовились к первому вылету, израильская служба ПВО подняла в воздух 48 истребителей.

Нам приходилось работать в чрезвычайно сложных условиях. И спасало нас от вражеской авиации то, что скорость наших «МиГов» была сказочная, около 3.000 км/ч, и что мы могли подниматься в воздух выше 22 км. Поэтому нас не могли догнать никакие истребители. И никакая зенитная артиллерия не могла поразить наши машины.

Всё это привело в шок израильскую авиацию.

Потом вдруг отношения наших политиков с Египтом изменились, и нам пришлось срочно оттуда уезжать. Но дело было сделано – чудо-самолёты испытаны в боевых условиях.

Когда мы возвратились домой, буквально на следующий день, 26 апреля 1971 года вышел Указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Помню, как мой начальник по той жаркой командировке, ветеран Отечественной войны, Герой Советского Союза, генерал-майор авиации Г.А.Баевский почти по-отцовски, совсем не с военной строгостью беспокоился за мою жизнь. Бывало, только я сяду в кабину и надену шлем (а жара там была адская), он тут же просил:

– Володя, сними его, ради Бога! А то налетят сейчас же, как мошкара! У них же средства слежения какие?! Не дадут тебе даже взлететь. Ну-ка, сними шлем, пережди минуту. И делай так, чтоб за две секунды управиться!..

Так он скрытно тренировал меня на скорость. И я взлетал точно по его команде, разумеется.

И потом взлетал ещё много раз. Как это выглядит с земли, я даже не знал. Ощущал только сумасшедшую скорость и какой-то неожиданный комфорт...

Но не обо всем можно рассказывать даже в мирное время. И я скажу только о личном: лично я пожалел в тот момент, что уже не смогу показать такую машину отцу. Он бы очень обрадовался: это была толковая техника...

А позже мне самому показали документальный фильм: момент старта и потом, как выглядит траектория полёта. Трудно передать чувство, которое я в тот момент испытал. В этом полёте было что-то сказочное: в детстве я так представлял себе уносящегося на облаке волшебника. Прямо из клубов дыма, которые вдруг каким-то чудом сжимаются в крохотную точку, я исчезал и растворялся на немыслимой даже для самолёта высоте.

Да, не зря ещё в годы «холодной войны» наши, как тогда выражались, вероятные противники гонялись за этим чудо-самолётом. Да только черта с два ухватишь его! Такой, самой новейшей технике, испытаниям её я и посвятил свою жизнь. Жаль только, часто приходилось быть вдали от близких...

Когда умер отчим, я ездил хоронить его в Киев. Хоронил, как хоронят родного отца: за то, что не дал дам с сестрой пропасть в лихую годину. За то, что меня, военного сироту, вместе с младшей моей сестрёнкой в люди вывел. За то, что ни разу в жизни не обидел нашу маму.

Но всякий раз из-за этого, такого родного и близкого, земного образа встаёт в моей памяти образ другого человека – погибшего отца. Человека, который брил свой красивый чуб наголо («под Котовского» – была тогда в Красной Армии такая мода). Который был пропитан до боли родными запахами: грубошёрстной шинели, не мокнущей даже в ливень, и скрипучей кожаной амуниции. Это он стал для меня навсегда эталоном мужества. И этого человека, которого я, ещё будучи семилетним ребёнком, запомнил на всю жизнь, недостаёт мне более всего в самые решающие минуты жизни. И тогда мне очень хочется быть похожим на него – настоящего военного, который сказал мне на прощанье:

– Не вешай нос, сынок! Мы обязательно победим!.. И помни, что в нашем доме ты остаёшься за старшего! Так будь настоящим мужчиной!

И именно от этого человека я унаследовал любовь к армии. И любовь к технике, выражающуюся в умении найти самое верное «инженерное» решение, чтобы заставить безотказно работать все: начиная от сложнейших деталей сегодняшнего хитроумного оружия и кончая миниатюрным замочком капризной дамской сумки. И от отца же я унаследовал потребность прикрыть собой (если надо) тех, кому суждено выполнять ещё более важную, самую главную задачу в бою.

Только один раз в году мне бывает по-настоящему одиноко, хотя это святой и праздничный день для миллионов людей. Тот самый день, про который поётся, что он – «праздник с сединою на висках».

Это – День Победы, который я помню с первой до последней минуты, потому что вспоминаю своего родного отца и ещё очень-очень многих других, смелых и добрых людей, которым суждено было, победив, не вернуться.

Теперь в такие дни я один. Нет уже в живых ни моей матери, ни отчима – никого из старшего поколения родни. Нет у меня и сверстников, которые сражались на фронтах Отечественной войны. Мы были слишком малы. Я был сыном войны – военным сиротой, и семилетним мальчишкой встретил страшный сорок первый год. И хотя я теперь уже сам давно отец и даже дед, я все равно не забуду того страшного чувства, разрывающего сердце жгучей болью, которую испытал, узнав, что потерял отца.

И с тех пор каждый год уже без матери, один почти украдкой (потому что воспитывали нас в советской школе атеистами) я прихожу в церковь. И ставлю свечу, чтобы помянуть отца – непреклонного коммуниста, сгоревшего в огне войны. Мне кажется, что лучшего способа помянуть героев ещё не придумали. Я стою и смотрю в этот живой, чистый огонь, пока не догорит свеча. И понимаю, что все, что я сделал лучшего, выполняя свой долг, долг лётчика-испытателя, я делал в продолжение святого дела моего отца и всех тех ветеранов Великой Отечественной, кто, не щадя себя, в самый страшный миг встал на защиту своего народа и отстоял честь и свободу Родины.

Биографию подготовил: А.А.Симонов