Бобров Николай Александрович — воздушный стрелок-радист 44-го отдельного скоростного бомбардировочного авиационного полка Ленинградского фронта, старший сержант.

Родился 19 апреля 1921 года в городе Пензе в семье служащего. Русский. Окончил в Москве среднюю школу № 342 и поступил в институт. В ноябре 1939 года был призван в Красную Армию. Окончил Ленинградскую школу младших авиационных специалистов.

С началом Великой Отечественной войны на Ленинградском фронте. К июлю 1942 года воздушный стрелок-радист 44-го отдельного скоростного бомбардировочного авиаполка, кандидат в члены ВКП(б) старший сержант Н.А. Бобров участвовал в 67 боевых вылетах. В 12 воздушных боях огнём из пулемёта обеспечивал экипажу выполнение боевой задачи.

12 июля 1942 года при заходе на цель у железнодорожной станции Лемболово Всеволожского района Ленинградской области самолёт получил прямое попадание в мотор, загорелся и стал терять высоту. Экипаж лётчиков-коммунистов в составе капитана Алёшина С.М., лейтенанта Гончарука В.А. и старшего сержанта Боброва Н.А. принял решение не прыгать с парашютом навстречу плену. Когда пламя охватило всю машину, пилот перевёл её в крутое пике и направил на батарею противника. Ведомые экипажи были свидетелями того, как до последнего мгновения не прерывал огня пулемёт самого младшего из членов героического экипажа - Николая Боброва, последними словами которого в эфире, по воспоминаниям ветеранов полка, были: "За Родину!"... Ценой своей жизни экипаж самолёта выполнил боевую задачу.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство Боброву Николаю Александровичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

На месте гибели экипажа был сооружен обелиск. 4 ноября 2018 года рядом с обелиском были захоронены останки С.М.  Алёшина, В.А. Гончарука и Н.А. Боброва, найденные в результате поисковых работ.

Награждён орденом Ленина, орденом Красного Знамени.

Биография, составленная родителями Николая Боброва - Бобровой Евдокией Ивановной и Бобровым Александром Николаевичем (записано в 1967 году):

Николай Бобров родился 19 апреля 1921 года в городе Пензе.

Родители его в то время оба работали в системе Госконтроля.

В 1923 году семья переехала на постоянное место жительства в Москву. Коля рос здоровым ребенком. И в детские, и в юношеские годы он очень любил природу. Казалось, что в дружбе с нею он находит силы для роста и учебы. Летом в подмосковных деревнях и поселках, куда семья выезжала, он в одиночку отыскивал красивейшие уголки природы, лучшие места для купания, рыбной ловли, сбора ягод и грибов, а потом своими восторженным рассказами увлекал на эти места товарищей и родных.

Среди своих сверстников Коля отличался скромностью, вежливостью и чутким отношением к людям, не говоря уже о безупречном отношении к родителям, которых до конца дней он очень уважал и любил. Кажется, не было такого случая, чтобы он отказал кому-либо в какой-то просьбе, если только был в состоянии её выполнить. Он делал всё: помогал родителям по хозяйству, присматривал за своим младшим братом Толей и сестренкой Лидой. Даже повзрослев, до самого дня ухода в армию, Коля не пробовал курить и никто не слышал от него бранного слова.

Коля всегда был первым затейником и в обществе взрослых, и особенно среди малышей, с которыми любил играть, придумывая для них разные игры и забавы. В 17 лет он стал увлекаться пением и небезуспешно. Обучаясь в кружке сольного пения и обладая басом, он в 18 лет неплохо исполнял арии из опер, русские народные песни, выступая в школе, клубах, а впоследствии и на смотрах художественной самодеятельности в армии.

Учился Николай в Москве на Большой Почтовой улице в школе № 342. Никогда не имел плохих отметок, организовал в старших классах шумовой оркестр, писал декорации для школьных постановок, увлекался шахматами, изучал теорию этой игры. Больше всего увлекался химией, не ограничиваясь учебником средней школы, он осваивал учебники высшей школы. Это увлечение определило его выбор: после окончания школы он поступил в Институт точной химической технологии, но проучился только 3 месяца, так как 29 ноября 1939 года был призван в армию.

В армии Николай служил в химическом полку младших авиаспециалистов в Ленинграде, а затем был откомандирован в школу младших авиаспециалистов, по окончании которой стал летать стрелком-радистом на бомбардировщике. С экипажем этого самолета он участвовал во многих боевых операциях 44-го Гвардейского Краснознаменного авиаполка с самого начала Отечественной войны. В первые же месяцы войны приказом Военного Совета Ленинградского фронта он был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Многочисленные письма Коли с фронта дышали бодростью, ненавистью к врагу, верой в победу над врагом. Он мечтал о возвращении домой и продолжении учёбы в институте. Но этим мечтам не суждено было сбыться.

Летом 1942 года он погиб при защите Ленинграда, повторив вместе со своими товарищами по экипажу - капитаном Алёшиным С.М. и штурманом Гончаруком В.А. бессмертный подвиг капитана Гастелло, направив свой горящий самолет на артиллерийскую батарею врага и уничтожив её.

Родина высоко оценила их подвиг, присвоив им посмертно Указом президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года звание Героев Советского Союза.

Родина не забыла своих сыновей-героев. На месте их гибели близ станции Лемболово под Ленинградом сооружен памятник, открытие которого состоялось 16 августа 1966 года. На митинге, посвященном открытию памятника, присутствовали представители города Ленинграда, Всеволожского района, воинские подразделения, пионеры, местные жители, родные и близкие героев.

Имя Николая Боброва присвоено пионерской дружине школы № 342 города Москвы, в которой он учился. Его же именем - Боброво - назван населённый пункт в Ленинградской области.

Александр Бобров. ПАМЯТЬ О БРАТЕ

К двадцатилетию Победы у станции Лемболово был воздвигнут памятник героическому экипажу, и для нашей семьи появилась на карте страны вторая святыня, в нескольких десятках километров севернее Ленинграда. Помню, на открытие памятника меня из воинской части в Новомосковске Тульской области - не отпустили. Вот топорная работа, просто дуроломность политорганов, которая потом тоже сказалась на развале страны и армии. Должны были предписание выдать, торжественно проводить, а по возвращении встречу с сослуживцами устроить, чтобы с гордостью рассказал. Не думали о таком, уверовали в незыблемость политической системы, а она - не на догмах держится, а на живых людях.

После демобилизации я не раз побывал у монумента, описанного, помню, в поэме Олега Шестинского, но мысль о селении, лежащем где-то дальше памятника и носящем нашу фамилию, не давала мне покоя. И через много лет я поехал в Приозерск, чтобы отыскать Боброво. Может, и не знал я толком тогда ни про неперспективные населенные пункты, ни про укрупнение. Испокон веков жили там люди, так почему все должно было кончиться именно на странице с заголовком Боброво? - и вопроса такого не возникало.

В Приозерске меня разочаровали: этой заветной деревни больше не существовало - остались только квадраты могучих фундаментов, сложенных давным-давно из валунов. Так и уехал я тогда из райцентра расстроенный... А ещё через несколько лет повёз своего сына к памятнику дяде и решил снова проехать севернее Лемболова, порыбачить на Вуоксе. Добрались по асфальту до Громова - центра совхоза с многоэтажными домами, городскими магазинами, а дальше путь лежал на селение Портовое уже по грунтовой дороге, идущей по-над Вуоксой, стремящейся через озера к могучей Ладоге. Идём проселком и вдруг - указатель: "Бобровка". Видны следы фундаментов и остатки садов, которые сгреб бульдозер от дороги ближе к сосновому лесу. Но горечь от созерцания этой картины тут же улетучилась, потому что рядом все-таки стоит усадьба, громко говоря. Ну, подворье из двух скромных домов. Трудно что-нибудь определенное выяснить в этих краях, заново заселявшихся после войны выходцами из других областей страны. В доме живёт вдова лесника Январёва, который переехал из Ленинграда, выбрал для жительства это место и, по существу, возродил Бобровку уже с уменьшительным суффиксом. Но было это гораздо позже послевоенных лет...

В селе Портовое старейшая жительница его, тётя Поля, переехавшая ещё в 1948 году из Владимирской области, долго вспоминала, но потом уверенно подтвердила, что ещё застала деревню, которая стала вскоре зваться Боброво. В центре сельсовета, в Громове, мне рассказали, что ещё несколько населенных пунктов в округе названо именами лётчиков-героев. Вроде бы всё сошлось, но всё-таки я послал запрос в Ленинград и получил официальный ответ: да, это тот самый населённый пункт. Спасибо тебе, лесник Январёв, чья душа осталась, по славянскому преданию, берёзкой в здешних лесах.

Значит, есть надежда, что сохранится название на земле, где были когда-то насажены стены еловых рядков, чтобы смирять северные ветры, чтобы плодоносили сады и ягодники, где на краю Портового остались над чистым ключом следы деревенского водопровода, а могучие бетонные доты, блиндажи и капониры в бору - зазубрины линии Маннергейма - напоминают о кратковременных, но грозных событиях, полыхнувших на этой суровой земле. Громовое, Бобровка, Портовое - в незабываемых теперь для меня, громких этих названиях ворочается грозное эхо. Мы ведь всегда думаем о будущем, верим и заглядываем в него. Хочется различить там, в туманной дымке, родную веху и снова надеяться, что указатель у лесной дороги будет стоять прочно, как особо дорогой для меня дом в Москве, возле метро "Бауманская", где была установлена мемориальная доска с именами тех, кто скрылся в метели тополиного пуха, исчез в зимних снегах и не вернулся, как брат, в тенистый московский двор. Я выступил на открытии памятного знака накануне 35-летия Победы, а через двадцать лет, снимая телеочерк о брате к очередной годовщине снятия блокады, поехал на Большую Почтовую, 18, но мемориальную доску найти не смог. Пошёл в ДЭЗ, выяснил, что дом треснул, доска была повреждена и снята. Теперь - кто же её восстановит? Да и дом первых пятилеток заменят скоро на престижный новострой.

В соседней школе, пионерская дружина которой носила имя Николая Боброва, краеведческий музей демонтирован, правда, стенд о брате в запасниках хранится, молодой директор для телесъемок снова водрузил его на стену, чтобы я встретился со школьникам. Хорошие ребята, хоть и пижонистые, местные или дети приезжих, работающих под крутых - как же - в центре столицы живут. Но ещё можно и с ними о высоких гражданских материях говорить, пока ещё не до конца отравлены они скепсисом и сознательно внушаемым всей пропагандистской мощью цинизмом и безверием.

После московских, опечаливших меня съёмок поехал встречаться с ветеранами Солнечногорска на берегу озера Сенеж, о котором брат писал после майского парада 1941 года. Он был уверен, что летчики останутся в Москве хоть на день, и удастся повидать семью. Но после парадного пролета и разворота над Замоскворечьем их направили на дозаправку и дальше - на свой базовый аэродром. Но сверкающий Себеж он разглядел, вспомнил здешние рыбалки с отцом, сглотнул слезы и скупо написал об этом в одном из писем, хранящихся у меня... Я смотрел на майское взлохмаченное ветром озеро, отражавшее многие взоры, в том числе и восхищенные взгляды давно погибшего брата и ушедшего отца, и думал о том, что, может быть, только ощущение вечности природы и бренности каждого из нас, помогает сохранить и рукотворную, вещественную память. Трескаются стены и мемориальные доски, ветшает бумага писем, написанных часто карандашом, но всё так же синеет Себеж и Лемболовское озеро. Вот если и они погибнут - Родина как живое существо умрёт.

Здесь же, на берегу, читая отрывки из посланий брата перед телекамерой, я особо остро ощутил на холодном ветру, что предвоенные письма ничем не отличаются от писем самой трудной боевой поры, которые дышат тем же теплом, спокойствием и любовью к родителям. Да и к Родине, если вспомнить слова Блока, Николай относился как к родному, дышащему и страдающему существу, которое должен защищать лично, из последних сил.

"Ленфронт. Апрель 1942 г. Здравствуй, дорогая мамочка! Сегодня у меня радостный день: впервые за много месяцев получил от тебя известие - целых три письма. Если бы ты знала, как я все это время волновался за тебя: можно сказать, что сегодня ты для меня воскресла... Теперь я почувствовал себя счастливым.
У меня все в порядке. За десять месяцев войны много всего было. В доказательство того, что я тоже воюю, могу сообщить тебе, что в марте получил орден Красного Знамени. Это так... Чтобы ты знала, что твой сын не хуже других защищает родную Россию.
Прости за краткость. Много писать разучился. Твой сын".

Вот так писал двадцатилетний стрелок-радист. Всего через два месяца во время шестьдесят седьмого боевого вылета его бомбардировщик при подавлении огневых точек врага получил прямое попадание в мотор и потерял управление. Экипаж летчиков-коммунистов принял решение не прыгать с парашютом: плен. Самолет вошел в крутое пике и рухнул в центр скопления вражеских батарей. Ведомые экипажи были свидетелями того, как до последнего мгновения не прерывал огня пулемет самого младшего из членов героического экипажа...

Николай погиб почти за три года до моего рождения. Мне сейчас на много лет больше, чем было тогда ему, но память и неотступные мысли о вечно старшем брате до сих пор помогают мне в обретении и просветлении главного чувства солдата - чувства Родины. В связке полученных матерью писем военных лет хранится лишь одно пожелтевшее письмо со словами о подвиге:

"...Посылаю Вам грамоту Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вашему сыну звания Героя Советского Союза для хранения как память о сыне-герое, подвиг которого никогда не забудется нашим народом... М. Калинин".

Все остальные письма - от Коли. В них почти ни слова о войне, трудностях, усталости.

Время самых тяжёлых боёв начальной поры войны совпало с тяжелыми годами испытаний для нашей семьи. Мать была разлучена с отцом и с оставшимися дома, в прифронтовой Москве, дочкой и сыном. Письма старшего сына связывали их всех друг с другом. Так получилось, что юный летчик, чьи сверстники в наше время порой ещё только пытаются обрести самостоятельность, больше думал не о себе, ввергнутом в огонь войны, а о далеких близких. Не сам ждал поддержки, а стремился дать это другим.

"Я не умею, дорогая, красиво писать, о своих переживаниях, не умею выкладывать душу на бумаге, но поверь - мне невозможно привыкнуть к мысли, что ты будешь вынуждена терпеть такие лишения... А каково сознание невозможности помочь тебе? Помочь матери, которая сделала для меня все, что было в ее силах.
Но ничего! Помни, где бы ты ни была, какие бы огорчения не терпела, я душой всегда с тобой. Твоё горе - моё горе, твои трудности - мои трудности.
Ещё раз прошу тебя беречь своё здоровье, больше думать о счастливом будущем. А оно будет таким!"

Он воевал за это будущее и не был многословен, когда писал о себе: "У меня все по-старому. Жив, здоров, бодр". Только несколько слов об ордене. А тот бой в самом начале войны принес экипажу славу. Семь бомбардировщиков без истребителей прикрытия вступили в бой с двенадцатью "мессерами". Первым принял на себя атаку экипаж ведущего - капитана Алёшина. Стрелок-радист Бобров, привязав к ноге люковый пулемет, вел бесприцельный обманный огонь, отпугивая гитлеровцев из-под хвостовой части, а из турельного вёл - прицельный. Три вражеских истребителя были уничтожены экипажем. Весь полк побывал около машины, получившей более полусотни пробоин. Только на земле заметили, что пулей раздробило Коле правую часть шлемофона. Рваные следы пуль остались и на комбинезоне.

- В счастливой сорочке ты родился, - сказали тогда ему боевые друзья.

Мутноватая фотокарточка той поры. Молодой летчик в шлемофоне и комбинезоне у карты боевых действий. На обороте подпись: "Дорогой мамочке, увы, о самых тяжелых днях от горячо любящего сына". И снова уверен, не о своих фронтовых тяготах вспомнил он.

А вот письмо отцу, полное благодарности за дни, проведенные в лесах Подмосковья, за рассветы у чистых и рыбных тогда речек.

"У меня всё по-старому. Особых новостей нет. Только вот весна действует. Как никогда, часто вспоминаю былые времена, наши бесконечные походы. Хорошие были дни! Так хочется их повторить. Это было бы настоящим счастьем".

Не дождался он этих счастливых дней. Не увиделся больше ни с родными, ни с первой своей любовью. Эта женщина - Ирина, ставшая художницей, заходила к нам в полуподвал на Кадашевской набережной, но не могла видеть меня без слёз. Так часто бывает, что первый и последний сыновья внешне очень походят друг на друга. А он ведь даже не узнал о моём существовании. Как странно: я боготворю своего старшего брата, всё время говорю о нём, - а он ушёл из жизни. Может, только поэтому я и появился на свет у немолодых уже родителей.

"Милый папаша, одновременно с твоим письмом получил письмо от мамы. Вы словно сговорились: содержание писем почти одинаково, с той лишь разницей, что в твоём - речь о мамаше, а в её - о тебе. Так радостно от этого родства. Ты не можешь себе представить, как хорошо у меня на душе.
Только в одном вы оба одинаково неправы: в чересчур отрадном мнении обо мне, я его ещё не заслужил, но постараюсь в будущем оправдать. Принимаю его как общие ваши пожелания. Жду от вас с нетерпением подробных писем. Они мне сейчас нужны больше, чем когда-либо. Не смотрите на меня, что пишу мало (не хочу сказать - редко), ибо трудно передать переживания мои в размерах письма, допускаемого цензурой. По-моему, лучше - короче, чаще и правдивей".

Ответ на это письмо уже не застал адресата в живых...

Я редко достаю эти письма - сердце не выдерживает, не может вместить любви, бескорыстия, тревоги, льющихся с листков, торопливо исписанных карандашом. А ещё почему-то они воспринимаются мною как укор за минуты собственной слабости, душевной лени, безответственности. Сколько ездил и ходил я по России, служил связистом, косвенно продолжив военную специальность старшего брата, прошел дорогами учений и маршей, учился, работал, а всё мне кажется, что не достиг я ещё той любви к Родине, той ясности мироощущения и самосознания, которая угадывается по письмам брата. Вот что он писал в девятнадцать лет брату и сестре, после довоенного, майского парада:

"Лида и Толик! Не так давно я летал над вами, кричал по радио: "Толик, посмотри вверх! Махни флажком!" Ты слышал меня, Толик? А самолёты видел? Красиво шли? Наш полк получил благодарность от наркома обороны за отличный строй. Вот что значит выучка и старание!
Ну а чем вы сейчас занимаетесь, чему учитесь? Перед вами целая - жизнь, а для того, чтобы хорошо её прожить, нужно много учиться, много работать. Всё, что дается без труда, - не нужно, вредно, губительно".

...Близ станции Лемболов стоит памятник из серого гранита в окружении могучих, растрепанных ветрами сосен, крепко вросших в каменистую почву Карельского перешейка. На памятнике высечены головы трех летчиков в шлемофонах - Алёшина, Гончарука, Боброва.

Бывая здесь, я всегда вспоминаю чеканные строки Александра Прокофьева: "Забудьте, что можно забыть, но храните: Россия стоит на граните! Запомните сердцем и стойте на том. Как есть на граните, на камне седом!"

Я запомнил.

Из книги "Из-под лежачего камня", изд. "Московский писатель", 2004

Воспоминания о Герое Советского Союза Боброве Н.А. и фотография памятника героическому экипажу предоставлены братом Героя - Бобровым Александром Александровичем.

Биографию подготовил: Уфаркин Николай Васильевич (1955-2011)